Когда ты вспомнишь обо мне
 в краю чужом -- хоть эта фраза
 всего лишь вымысел, а не
 пророчество, о чем для глаза,

 вооруженного слезой,
 не может быть и речи: даты
 из омута такой лесой
 не вытащишь -- итак, когда ты

 за тридевять земель и за
 морями, в форме эпилога
 (хоть повторяю, что слеза,
 за исключением былого,

 все уменьшает) обо мне
 вспомянешь все-таки в то Лето
 Господне и вздохнешь -- о не
 вздыхай! -- обозревая это

 количество морей, полей,
 разбросанных меж нами, ты не
 заметишь, что толпу нулей
 возглавила сама.
 В гордыне

 твоей иль в слепоте моей
 все дело, или в том, что рано
 об этом говорить, но ей-
 же Богу, мне сегодня странно,

 что, будучи кругом в долгу,
 поскольку ограждал так плохо
 тебя от худших бед, могу
 от этого избавить вздоха.

 Грядущее есть форма тьмы,
 сравнимая с ночным покоем.
 В том будущем, о коем мы
 не знаем ничего, о коем,

 по крайности, сказать одно
 сейчас я в состояньи точно:
 что порознь нам суждено
 с тобой в нем пребывать, и то, что

 оно уже настало -- р?в
 метели, превращенье крика
 в глухое толковище слов
 есть первая его улика --

 в том будущем есть нечто, вещь,
 способная утешить или
 -- настолько-то мой голос вещ! --
 занять воображенье в стиле

 рассказов Шахразады, с той
 лишь разницей, что это больше
 посмертный, чем весьма простой
 страх смерти у нее -- позволь же

 сейчас, на языке родных
 осин, тебя утешить; и да
 пусть тени на снегу от них
 толпятся как триумф Эвклида.

 ___

 Когда ты вспомнишь обо мне,
 дня, месяца, Господня Лета
 такого-то, в чужой стране,
 за тридевять земель -- а это

 гласит о двадцати восьми
 возможностях -- и каплей влаги
 зрачок вооружишь, возьми
 перо и чистый лист бумаги

 и перпендикуляр стоймя
 восставь, как небесам опору,
 меж нашими с тобой двумя
 -- да, точками: ведь мы в ту пору

 уменьшимся и там, Бог весть,
 невидимые друг для друга,
 почтем еще с тобой за честь
 слыть точками; итак, разлука

 есть проведение прямой,
 и жаждущая встречи пара
 любовников -- твой взгляд и мой --
 к вершине перпендикуляра

 поднимется, не отыскав
 убежища, помимо горних
 высот, до ломоты в висках;
 и это ли не треугольник?

 Рассмотрим же фигуру ту,
 которая в другую пору
 заставила бы нас в поту
 холодном пробуждаться, полу-

 безумных лезть под кран, дабы
 рассудок не спалила злоба;
 и если от такой судьбы
 избавлены мы были оба --

 от ревности, примет, комет,
 от приворотов, порч, снадобья
 -- то, видимо, лишь на предмет
 черчения его подобья.

 Рассмотрим же. Всему свой срок,
 поскольку теснота, незрячесть
 объятия -- сама залог
 незримости в разлуке -- прячась

 друг в друге, мы скрывались от
 пространства, положив границей
 ему свои лопатки, -- вот
 оно и воздает сторицей

 предательству; возьми перо
 и чистую бумагу -- символ
 пространства -- и, представив про-
 порцию -- а нам по силам

 представить все пространство: наш
 мир все же ограничен властью
 Творца: пусть не наличьем страж
 заоблачных, так чьей-то страстью

 заоблачной -- представь же ту
 пропорцию прямой, лежащей
 меж нами -- ко всему листу
 и, карту подстелив для вящей

 подробности, разбей чертеж
 на градусы, и в сетку втисни
 длину ее -- и ты найдешь
 зависимость любви от жизни.

 Итак, пускай длина черты
 известна нам, а нам известно,
 что это -- как бы вид четы,
 пределов тех, верней, где места

 свиданья лишена она,
 и ежели сия оценка
 верна (она, увы, верна),
 то перпендикуляр, из центра

 восставленный, есть сумма сих
 пронзительных двух взглядов; и на
 основе этой силы их
 находится его вершина

 в пределах стратосферы -- вряд
 ли суммы наших взглядов хватит
 на большее; а каждый взгляд,
 к вершине обращенный, -- катет.

 Так двух прожекторов лучи,
 исследуя враждебный хаос,
 находят свою цель в ночи,
 за облаком пересекаясь;

 но цель их -- не мишень солдат:
 она для них -- сама услуга,
 как зеркало, куда глядят
 не смеющие друг на друга

 взглянуть; итак, кому ж, как не
 мне, катету, незриму, нему,
 доказывать тебе вполне
 обыденную теорему

 обратную, где, муча глаз
 доказанных обильем пугал,
 жизнь требует найти от нас
 то, чем располагаем: угол.

 Вот то, что нам с тобой дано.
 Надолго. Навсегда. И даже
 пускай в неощутимой, но
 в материи. Почти в пейзаже.

 Вот место нашей встречи. Грот
 заоблачный. Беседка в тучах.
 Приют гостеприимный. Род
 угла; притом, один из лучших

 хотя бы уже тем, что нас
 никто там не застигнет. Это
 лишь наших достоянье глаз,
 верх собственности для предмета.

 За годы, ибо негде до --
 до смерти нам встречаться боле,
 мы это обживем гнездо,
 таща туда по равной доле

 скарб мыслей одиноких, хлам
 невысказанных слов -- все то, что
 мы скопим по своим углам;
 и рано или поздно точка

 указанная обретет
 почти материальный облик,
 достоинство звезды и тот
 свет внутренний, который облак

 не застит -- ибо сам Эвклид
 при сумме двух углов и мрака
 вокруг еще один сулит;
 и это как бы форма брака.

 Вот то, что нам с тобой дано.
 Надолго. Навсегда. До гроба.
 Невидимым друг другу. Но
 оттуда обозримы оба

 так будем и в ночи и днем,
 от Запада и до Востока,
 что мы, в конце концов, начнем
 от этого зависеть ока

 всевидящего. Как бы явь
 на тьму ни налагала арест,
 возьми его сейчас и вставь
 в свой новый гороскоп, покамест

 всевидящее око слов
 не стало разбирать. Разлука
 есть сумма наших трех углов,
 а вызванная ею мука

 есть форма тяготенья их
 друг к другу; и она намного
 сильней подобных форм других.
 Уж точно, что сильней земного.

 ___

 Схоластика, ты скажешь. Да,
 схоластика и в прятки с горем
 лишенная примет стыда
 игра. Но и звезда над морем --

 что есть она как не (позволь
 так молвить, чтоб высокий в этом
 не узрила ты штиль) мозоль,
 натертая в пространстве светом?

 Схоластика. Почти. Бог весть.
 Возможно. Усмотри в ответе
 согласие. А что не есть
 схоластика на этом свете?

 Бог ведает. Клонясь ко сну,
 я вижу за окном кончину
 зимы; и не найти весну:
 ночь хочет удержать причину

 от следствия. В моем мозгу
 какие-то квадраты, даты,
 твоя или моя к виску
 прижатая ладонь...
 Когда ты

 однажды вспомнишь обо мне,
 окутанную вспомни мраком,
 висящую вверху, вовне,
 там где-нибудь, над Скагерраком,

 в компании других планет,
 мерцающую слабо, тускло,
 звезду, которой, в общем, нет.
 Но в том и состоит искусство

 любви, вернее, жизни -- в том,
 чтоб видеть, чего нет в природе,
 и в месте прозревать пустом
 сокровища, чудовищ -- вроде

 крылатых женогрудых львов,
 божков невероятной мощи,
 вещающих судьбу орлов.
 Подумай же, насколько проще

 творения подобных дел,
 плетения их оболочки
 и прочих кропотливых дел --
 вселение в пространство точки!

 Ткни пальцем в темноту. Невесть
 куда. Куда укажет ноготь.
 Не в том суть жизни, что в ней есть,
 но в вере в то, что в ней должно быть.

 Ткни пальцем в темноту -- туда,
 где в качестве высокой ноты
 должна была бы быть звезда;
 и, если ее нет, длинноты,

 затасканных сравнений лоск
 прости: как запоздалый кочет,
 униженный разлукой мозг
 возвыситься невольно хочет.